Оридж. Закончен

[Шуроччка]

Линии судьбы 1919-2019

Автор: А. А. Елшина-Тычинская

Глава 2. Линия общения

Мы шагами робкими в неизвестности.
Погибаем без боя в ненужной честности.
И потом длиной ночью единой темною
Теряем душу, как пустотой казенную.

Мы боимся признаться словами простыми
Что мудрость не дается власами седыми
Что сердце не живет от того, что ближе
То, что знают из века в век, в Париже.

Мы не верим, что этот путь наш забвения
Может быть перебит одним лишь мгновением.
Где порхает надежда смешная, да грешная,
Что пути наши есть решения вечные, неизбежные.

............................................................................................

***

Вначале я очень хотела посетить их снова, как можно быстрее, но у меня все не хватало духу. Однако дело было не только в этом. С одной стороны, Сережины «смс» послания давали мне полное право прибыть к ним в гости в любое время…

« Милая, А.А., доброго Вам дня. Как ваши дела? У нас все замечательно, только скучаем очень сильно. Почему же вы забыли своих новых, добрых друзей?».

С другой, они же меня и останавливали. Во-первых, я обещала Саше, что постараюсь охладить пыл Сергея Петровича и без нее постараюсь там не бывать. С ней, собственно тоже. Крайней нужды в посещениях у меня не было, а ее настроение очень сильно портилось от того, что они с Сережей «все более отдалялись друг от друга». Мы даже пару раз поругались на эту тему и я решила пока оставить все, как есть, потому что… Потому что не находила сил видеть их всех в большей степени, нежели чувствовала себя обязанной Павлининой.

«Вы редко пишите, я знаю, кажется почему. Однако, смею уверить, что с моей стороны нет никаких притязаний на ваше сердце. Лишь позвольте быть вашим другом…»

Из всех его коротких, перегруженных телефонных записок, кроме признаний в искренней любви и привязанности , я узнавала, как обстоят дела у оставшихся знакомых обитателей временного госпиталя:

«Г.Д. шлет Вам воздушный поцелуй, его скоро выписывают.»
«У нас переезд.»
«Д.О. порядком насолил М.И. опять»

О том, как проистекают их будни, чем бывают они заняты в часы длинных осенних дождей и темных вечеров:

« Д.О., Г.Д. и я играем часто в ваш подарок. А.А. передала. Спасибо Вам за то, что хоть и нет времени, но вы не забываете о ваших преданных друзьях»

И даже бывали скупые послания о Мише, которые были дороже всего на свете, ибо я уже точно уверилась в том, что он прочно завладел моими мыслями.

«М.И. просил Вас благодарить за книгу»

« Мы все вас ждем в гости! Даже М.И. »

Книги, подарки, игры… Неловко вспомнить, как я посылала им с Сашей презент, потому что мне казалось, что это правильно. Правда, я просила ее скрывать дарителя и говорить, что это от нее или там от их общества. Однако тут, она проявила странную честность ей не свойственную, так как сразу, при первой же поездке меня выдала. Естественно, не смотря на мое желание продолжить делать для них что-то приятное, с этой идеей было покончено.
Я тогда долго сомневалась, что и как дарить, чтобы не обидеть и чтобы было, что-то полезное.
Осень в том году выдалась северная и очень дождливая, граждане страдая от холода и ливней, стаями покидали родные края и переселялись в Турцию, Египет и юг Италии. Памятуя о том, что в пансионате не топят, я купила своим новым «друзьям» в подарок тёплые, шерстяные свитера одной известной, но демократичной, марки, заранее спросившись Сашу о размерах. Кроме этого, отправила им вязаные шарфы, наборы разных книг, в основном, общеобразовательных, но также и детективы, шоколад, как символ радости и тепла, много чая, домашнее варенье, мед, домино, эрудит и монополию, на закуску.
Как потом оказалось, Павлинина была крайне удивлена и раздосадована, ибо они все приняли и просили мне кланяться. Оказалась, что имела место такая странная история, что от «ее девочек» они ничего не принимали, более того обижались вполне по настоящему. Поэтому Саша, получив от меня пакеты, понадеялась, что теперь-то ей удастся развеять мой ореол. То есть фактически, она сама призналась мне в том, что сказала о том, от кого подарки специально для того, чтобы изменить их отношение ко мне. То ли наглость, то ли глупость. Однако вышло иначе: вполне добрые улыбки и море теплых слов.
Не уверена, что эти гордые сердца не дрогнули, принимая дары, однако, мне кажется, что искреннюю радость они изобразили лишь назло Саше, как представителю иной касты. Кончено, нельзя так вести себя с теми, кто тебе помогает, но думаю, ее навязчивость и само представление вполне могли всех утомить.
И, да, ее поступок дал мне полное право аннулировать нашу внутреннюю договорённость, не ставя Павлинину в известность, и посетить моих «преданных друзей» в любой момент.

А они меня ждали…
Ждали, да. А я все не ехала, потому что не могла найти в себе мужества, хотя это становилось уже неприличным. И потом ехать одной было страшно, а никогда не была особо смелой.
Пока я думала, время шло. Осень отступала, поливая все вокруг пропастью дождевой воды и покрывая улицы и машины корками грязи. Почти закончился октябрь, погрузив город и окрестности в морозное ожидание зимы и снега.
Наконец, не раньше, чем почти через месяц я решилась, наконец, сделать визит. Дорога заняла вдвое больше времени, чем в первый раз, потому что я ползла, как черепаха, слабо представляя, что буду там делать и что говорить. С ними наедине, без посторонних, без Саши, без кого-либо еще. Я вообще опасалась, что кроме их четверых там не будет людей…
Кстати говоря, порыв у меня был давно планируемый, но внезапный в реализации. Решение ехать определилось так быстро, хотя так долго готовилось, что я забыла даже известить тех, к кому ехала. Крайняя беспечность, хотя она много помогла понять и увидеть.
Стоит заметить, что я зря боялась отсутствия людей, потому что в санатории оказалось их даже слишком много. Ведь с октября начинаются заезды, и отдыхающие заполонили все вокруг. Солнце, холод, смех, шум, разговоры, споры… Даже их «домик» не казался прибежищем уныния, ибо и туда к ним подселили веселых туристов, мало заботившихся о чьем-то душевном состоянии и «берущих от жизни все».
Осталось найти среди этой толкотни и суеты современников, четверых бездомных безвременников.
Я поняла по сообщениям Сережи, что у них переезд, потом задала пару вопросов Саше, дабы сложить воедино весьма нелицеприятную картину. Что неудивительно «господ бывших», как именовали их отдыхающие, шутя, переселили в одну общую комнату, перестроенный спортзал, являющий собой помещение еще более холодное, полное сквозняков, но светлое, с большим окном и видом на озеро. Их там разместили, когда выяснилось, что не хватает мест для «основного контингента», а оскорблённая в лучших чувствах Павлинина даже пальцем не пошевелила, заметив мне, что если «им надо» «пускай просят», а она «не нанималась решать проблемы взрослых мужчин». Вот такая обиженная любовь вышла, а была столь горяча.
Вообще, я думаю, она ждала, что они, действительно, попросят: все же зима не за горами, а там, в зале, температура была почти такая же, как на улице. А они не стали. То ли тут сыграла роль гордость и нежелание ещё более унижаться, то ли им просто было неловко и, пережив все ужасы прошлого, холод и изменение объёма питания (да, да, было и это. А еще, были какие-то претензии руководства, чтобы «эти» ели «как-то отдельно и не мешали».) восприняли, как должные неприятности. Кажется, Саша уже сама жалела, что так вышло, но упорно не шла на попятную, вообразив, что у них почти война… Хотя быть может и вправду война?
Найдя, наконец, зал, я, постучавшись ,вошла, путаясь в своих пакетах и свертках и слегка обомлела: такого я давно в жизни не видела. Скажу больше: никогда.
Я вообще молчу что тут, в этой комнате, где ужасно, просто невыносимо холодно, им были даны какие-то смешные, байковые, тонкие одеяла, выглядывающей из под аккуратно застеленных на кроватях… на раскладушках пледах. Раскладушки… Бог мой… Да, я догадывалась, что обида Павлининой им дорого станет, но чтобы так, так глумиться над людьми, лишившихся всего… Нет, я была не в силах это понять, я не верила в это… Я же знаю Сашу… Так не может быть…
А вот меня же тут встретили радостными, но немного неловкими улыбками, но мое сердце рвалось на части от сдерживаемых слез и обиды за этих достойных и честных людей. За то, как просто топтать того, кто ни слова не может сказать тебе, за то, как много животного и злого в наших сердцах…
Конечно, я не маленькое дитя и знаю про несправедливость и обиды, про жестокость и подлость. Но я так редко, слава богу, защищенная семьей и обстоятельствами, сталкивалась с мелкими неприятностями, что увидев крупные, пусть и чужие, мгновенно впала в депрессию, граничащую с паникой, что во многом определило все мое дальнейшее восприятие этой комнаты и ее обитателей.
Как тут у них было… уютно? Неужели в таком месте может быть уют? Все пространство помещения было аккуратно распределено: напротив двери шкаф, отгораживающий три кровати от входа, справа стена, слева еще один шкаф. И выходило, как будто маленькая комнатка со спальными местами, тумбочками и торшером. В шкафах, видимо, лежат вещи. Слева от двери располагались потертые кресла советских гостиных, маленький столик с дешевым, старым радиоприёмником на нем. Там же, слева, чуть дальше был шкаф с книгами, старыми пластинками, какими-то предметами, видимо собранными и ненужными в пансионате. За ним еще одна кровать и тумбочка. Напротив окна, почти вплотную к подоконнику, стоял круглый, дубовый стол с пятью табуретками и полиэтиленовой скатертью в пошлый оранжевый цветочек.
В крайнем же левом углу размешалась старая столешница с плиткой, чайником и небольшим шкафчиком рядом, где, видимо, хранилась посуда и какая-то еда. Между всеми шкафами, отгораживающими жилые зоны от общественных, были на проволоке натянуты шторки из неясного мне тканого материала. Однако, заметить кровати мне помогло то, что эти занавеси были отдёрнуты, так как гостей никто не ждал.
Несмотря на всю ветхость мебели, она ещё держалась, а где-то была отремонтирована уже, видимо, «новыми временными» владельцами. Аккуратно прибранные постели, тумбочки совсем без лишних вещей, пиджаки на спинках стульев. На столе расположились чашки, аккуратными веерами были разбросаны карты, вазочка с конфетами играла на солнце самоцветами радуги. На подоконнике лежали книги, стояли папки и какие-то коробки, на полу был постелен старый, застиранный красный ковер, в углу примостился телевизор, ламповый, жутковатый на вид, с антенной на верхней стенке, отражающий бедную комнату никому ненужных людей.
Людей, которые все равно находили в себе силы улыбаться, радоваться, жить… Я не уверена, что сама бы, не дай бог, в их положении сохранила бы хоть каплю того света, который живет в этих чистых и добрых глазах. Даже и злого на язык Демьяна Олеговича.
Преступив порог, мне показалось, что, наверное, зря приехала. Мне было трудно смотреть на все вокруг, не замечая нищенской, презрительной обстановки комнаты, скованности ее владельцев. Как говорится, видеть невыносимо, а сделать я ничего не могла. Однако увидев три пары заблестевших глаз, да радостные, недоуменные лица, решила, что, быть может, не важно, как себя чувствую я, быть может, важно то, что им хоть на какое-то время станет лучше и теплее. Хотя откуда такое редкостное самомнение?
- Александра Алексеевна, вы?! – Сергей первым оказался передо мной, выхватывая пакеты из рук, молниеносно кинул на кресло и, улыбаясь, ловя вторую руку, нежно коснулся ее губами. Я чуть вздрогнула от прикосновения теплых, мягких губ к холодной коже и лишь кивнула головой.
- Спасибо вам за приезд, Александра Алексеевна. – Григорий вырос также внезапно, тут же, сбоку, перехватил руку и тоже припал губами. Обдал горячим дыханием, заставил сердце удариться о ребра: эта галантность почему-то хранила столько эротизма в простом приветственном жесте. Или я схожу с ума?
- Вот так встреча! Не ожидали, не ожидали… - Демьян и тот проявил чудеса любезности и добродушия, но руки не целовал, ограничился лишь аккуратным пожатием и кивком головы.
- Да, как-то я внезапно собралась, го…господа. – Без Саши было не по себе, и я терялась в словах, дико нервничая, окруженная этими высокими, удивительными мужчинами. – Простите, что… что даже в голову не пришло отписать Вам, Сергей Петрович.
- Что-то вы все продолжаете извиняться по любому поводу… Право, не стоит. Главное, что выбрались. День добрый. – Михаил Иванович, сидевший до моего прихода на одном из кресел, приблизился и аккуратно взял мои пальцы своими длинными, сильными. Внутри, что называется «дыханье сперло», я поняла, что рука дрожит, хотя вроде не с чего было. И самое ужасное находилось еще в том, что понимала это не только я одна. Миша улыбнулся краешком красивого рта и наклонился . Поцелуй вышел не совсем формальный, ибо кроме теплых губ, я ощутила легкий, мокрый след на тыльной стороне ладони: он как будто специально оставил чуть влажное касание, дабы как-то отделить его приветствие от формальностей остальных. Я вообще не любительница «сырых чувств», ибо считаю это немного негигиеничным, но такая невозможная чувственность была в этом действии, что у меня невольно закружилась голова.
Да, какое же удивительное время было, когда тактичное приветствие дамы, могло сразу показать отношение к ней той или иной персоны. Я, конечно, не уверена была в том, что то, что Миша сделал, совпадало с нормами приличия, но эта несдержанность Игнатьева должна была ясно указать на его ко мне отношение. На его неравнодушие… На его любовь?
Как же удивительно много может прочувствовать человек всего за пару мгновений любых внешних действий, будь то улыбка проходящего незнакомца или легко брошенный взгляд знакомого. До сих пор мне сложно представить, как можно пережить за секунды столько, что выльется потом на полстраницы описаний на листе формата «А4» мелким шрифтом. За миг возможно сойти с ума, родиться заново, узнать что-то невероятное, пережить крах иллюзий или же возрождение надежд. И самое удивительно, что кроме вас никто не заменит того взрыва, что разгорелся внутри, если вы сдержанны и воспитаны. И наоборот, ваша экспрессивность и несдержанность всему миру расскажут, что за внезапная Хиросима заставила содрогнуться все нутро вашего сознания.
К сожалению, или радости, пожара моих страстей никто не заметил. «Ибо кролик был хорошо воспитан, и никто не узнал, что он подумал». Во всяком случае, «кролику» хотелось в это верить.
- Да, погода нынче… чудная… Вот я и решила Вас… навестить, господа. – Я довольно быстро взяла себя в руки, стараясь не смотреть на Мишу, и улыбаясь, обводя всех взглядом. Но слова до сих пор вылетали отрывистые, фразы были скомканы и оборваны. – Я привезла кое-какие книги, о которых вы писали, Сергей Петрович. И кое-что…еще…
- Спасибо огромное! – Сережа улыбнулся, но как-то невесело, открыл один из пакетов и рассмеялся очень уж натужно. – О! Тортик имени Александры Андреевны. Я думаю, что нам стоит выпить чаю.
- Это не тортик имени Александры Андреевны… - Я поняла, что краснею. – Это мой тортик. Имени меня и мною же сделанный, как это не невежливо и нескромно звучит…
- Вы сами пекли!? – Вполне искренне восхитился Сережа.
- Да… - Я всегда бойкая на язык, взрослая девушка вдруг поняла, что ощущаю себя маленькой неожиданно нашкодившей отличницей перед четырьмя строгими, но добрыми учителями: так внимательно, недоверчиво они смотрели. – Я… Я решила, что вас надо побаловать чем-то вкусным… А у нас… у нас сейчас уже редко, мало кто сам что-то делает… Вот я и привезла вам… Ну, то, что сама приготовила. Извините, если…
- Если что? – Внезапно, насмешливо, чуть склонив голову на бок, спросил Михаил Иванович и глаза его неясно сверкнули. – Скажите, а Вы всегда делая что-то хорошее, доброе, извиняетесь за это так, как будто предали и убили и теперь в этом раскаиваетесь?
- Михаил Иванович… - Сережа нахмурился и как-то очень строго посмотрел на Игнатьева.
Чего уж там даже я поняла, что Мише мои слова кажутся кокетством, а не искренними переживаниями за происходящее. Я его, конечно, не винила, общаясь с манерной Павлининой они, видимо, всякого навидались. Но, не смотря на это, ответить я ему не смогла, забыв и про острый ум и про длинный язык, просто глаза отвела и промямлила что-то типа:
- От чего же всегда… я… Я просто…
Настроение с радостного мгновенно упало ниже плинтуса, если можно так выразиться. Мир потускнел, захотелось плакать и стало нестерпимо жаль себя. Я ведь с добрыми намерениями приехала, а тут… такая встреча. Мне были не рады, и Михаил Иванович ясно дал это понять. Но Почему?
Да, я его взгляд не смогла выдержать, потому что я приехала, когда им было не до меня, я не предупредила, я увидела всю эту разруху, я была не к месту. И он дал мне это понять без обиняков: неприличное поведение, недопустимое. У меня даже горло перехватило от кома в горле, и я поняла, что мне нужно срочно выйти, а может и вообще уехать, ибо, если я останусь тут хоть на секунду, я просто расплачусь тут же от жалости к своей глупости, идиотской добродетели и мыслей о том, что «кому-то там что-то нужно». Какая самоуверенность, какое самомнение!? Как можно обвинять Сашу в надменной благодетели и самой думать все тоже самое, но в другой обертке?! Ах, а тогда, когда я была так бестактна с теми подарками? Подачками в их глазах, которые приняли лишь по причине… я даже не знаю, по какой причине.
А еще эти мысли о любви!? Саша, очнись! У них нет жизни, дома, будущего и настоящего, а ты лезешь со своим идиотическим и романтическим порывом! Губами он коснулся, оставив влажный след?! С ума ты сошла что ли? Да, случайно вышло, быть может ему и неловко за этот жест, всякое ж бывает: чай пил – губы мокрые… А ты уж расписала себе великую любовь полную недосказанности и намеков. У людей горе, у них нет ничего, что было раньше… А ты… Ты себе придумала рыцарей печального образа!? Очнись!
Смешно и жестоко.
Да.
- Извините. – Я развернулась и под недоуменные взгляды выскочила в коридор, быстро направилась к выходу, от нервов и сдерживаемых рыданий само-жаления стало нечем дышать. Как же мы любим себя, как быстро себя прощаем и сопереживаем себе, как трудно отказываемся от придуманного, бесполезного, но желаемого.
- Александра Алексеевна, подождите! – Меня уже у самого выхода, почти избежавшую нелепых объяснений, ухватил за локоть не кто иной, как сам виновник моего позора: Михаил Иванович. – Погодите минутку…
- Да? – Я собрала остатки сил, но обращение вышло глухим, каким-то чужим голосом сказанное, однако, все же у меня хватило сил глянуть ему в глаза.
- Простите меня Бога ради… - Он взял мои руки в свои, поднес к губам и очень нежно поцеловал каждую, потом отпустил и опустив голову, мягко посмотрел своими серьезными глазами.– Кто ж знал, что вы – в самом деле такая… Мы тут уж не думали, что еще остались…
- Какая такая? – От нежности в его голосе я внезапно перестала контролировать себя: по щекам потекли слезы.
- Вы что ж плачете? – Он, как испугавшись, отпрянул, потом сделал пару шагов назад и нервно провел рукой по затылку коротко стриженых темных волос, прикусил губу, посмотрел на меня растерянно, как ребенок, и тихо продолжил. – Это я заставил вас плакать… Прости вы меня… Но, вправду… поймите, сейчас видно, что ваша подруга и вы столь разнитесь, но мы не знаем вас, лишь ее и…
- Послушайте, я просто не справилась с эмоциями. – Я уже взяла себя в руки и пыталась даже улыбаться, аккуратно промокнув сглаза платком, который он же мне и предложил как-то машинально, как только увидел слезы. Прежде всего, мне нужно было откреститься от дружбы с Сашей. Подло, конечно, но не такие мы и подруги, как мне кажется. – Я, во-первых, должна вам заметить, что Александра Андреевна не моя подруга…приятельница, не более. И потом мы поругались недавно, и думаю, надолго. А, во-вторых, я просто не сдержала эмоций, ибо я все время боюсь… боюсь оскорбить вас всех чем-то…обидеть. Даже тот мой подарок… мне за него неловко крайне…
И я только тут заметила, что он одет в мой «презент»: в темно серый, шерстяной свитер с аккуратной эмблемой на груди, справа. Он голову опустил, тоже оглядел свою одежду и грустно улыбнулся:
- Я вас понимаю… И вы правы, это все бывает крайне неловким… иногда обидным. Но очень…крайне необходимым. Мы тут чужие, никому не нужные, выкинутые… Как выразился один из знакомых Александры Андреевны «недобитые»…
- Что?! – Я возмутилась совершенно искренне. – Кто это?
- Не важно, он прав. Мы тут вам в обузу: ничего не знаем, не умеем, больны еще… И так все, что есть у нас это уже большое благо и мы, правда, благодарны всему, что делают ваши современники. Но иногда…Иногда брошенный в лицо свитер крайне нужен для жизни, потому что холодно, а вот гордость… ей сложнее принять идею о том, что мы… мы не равные вам люди… мы иждивенцы, что по сути верно, содержанцы…
- Что вы такое говорите? Откуда это? – Я уже и забыла про свои обиды, целиком переключившись на ту боль, что сквозила в каждом его слове. – Что случилось за эти месяцы? Вы же все не были такими тогда… в мой первый приезд.
- Были. – Он поджал губы и горько продолжал. – Просто вы немного не понимали, что тут происходит. Ваш приезд… был очень внезапным и, видимо, вы были увлечены не обстановкой, а происходящим вокруг… О, ваш приезд многое изменил. Сережа просто не смог остаться к вам равнодушным, по разным причинам… Да, и остальные увидели впервые лицо близкое, понимающее, нежное… Вы, простите, чем-то напомнили сестер милосердия, красного креста… нашей… войны. И никто не смог скрыть этого…
- А зачем было скрывать? – Я непонимающе посмотрела на него: лестно, конечно. но неясны мотивы.
- Сашенька… Разрешите вас так звать? – Спросил он с какой-то неясной надеждой.
- Конечно. Да, но что скрывать? Зачем?
- Вы поймите, мы… мы тут на птичьих правах, как говориться. Государство выделяло какие-то средства фондам, но сейчас… Знаете мы были веселым развлечением для меценатов в первое время, теперь же стали обузой… очень большой. Выкинуть нас нельзя, в обществе не поймут, но кормить бесплатно тоже не собираются, что, собственно, верно. Но дело в том, что без образования, документов, знаний мы не можем почти никуда устроится… А, те у кого нет здоровья, работать физически не могут вообще и…
- Я…
- Я понимаю, о чем вы. Многие тут думают также: такие здоровые, молодые и не могут. Вранье-с!? Но на самом деле, Гриша ходит с трудом, у Сережи может в любой момент открыться кровотечение, Демьяна не слушаются руки, у меня же…
- Я не обвиняю вас ни в чем. Я просто много чего понять не могу, к тому же Сашин фонд работал на частных средствах и…
Лучше бы я это не говорила: его враз перекосило, как от нестерпимой боли и он резко развернулся, ударив, с размаху, кулаком в стену. Я вскрикнула от неожиданности. Миша же стоял, опиравшись на руки и опустив на них голову, как будто силы его оставили.
- Михаил Иванович… - Я коснулась его плеча.
- Государственная помощь прекратилась давно. – Он отнял голову и посмотрел на меня. – Однако, Александра Андреевна была столь любезна, что помогала нам, вместе с волонтерами, используя свои средства… И, возможно, ожидая от нас, каких либо ответных действий…благодарности или…
- Молчите.
Теперь отвернулась я: зачем его так унижать этими объяснениями, если я сама вес поняла. Все стало ясно. Павлинина делала благое дело, на самом деле играясь в благотворительность, и просто пытаясь заполучить себе редкую птицу в коллекцию из мужчин. Отвратительно. Когда не вышло, она перекрыла им кислород, что называется. Посадила почти в карцер, на хлеб и воду, в холод, но, видимо, оставила возможность всегда прийти и продать себя, теперь открыто, дешево, без иллюзий.
Ха! Теперь мне стало понятно ее поведение, ее «мальчики», ее активность. Все только чтобы поиграться… А уж как ее, наверное, задело то, что все они просто так, потому что я ничего от них не хотела, потянулись ко мне… Да уж, вижу как… Холодный зал, минимум еды, вещей и внимания. И все. Интересно, насколько они уже дошли до ручки…
- Сергей Петрович уже… уже жалеет о том невнимании, что... –Аккуратно и тихо заметил Миша, как будто читая мысли, внимательно смотря на меня: мое «Молчите» принадлежало не милой девочке, что привезла им тортик, а молодой женщине, руководителю отдела немалого предприятия, которая может принимать разные, часто непопулярные и жёсткие решения.
- Михаил Иванович, я вас прошу! Мне это больно и стыдно слышать. – Я встряхнула волосами, силясь отогнать злость на Сашу. – А что… что там со свитером? Почему он «брошен в лицо»?
- Ну, нам его передали… Сказали, что от вас… Пакеты на пол кинули, заметили, что мы зажрались и уехали. Такие… - Его голос почти сорвался, но он взял себя в руки. – Такие подарки выбрасывают, и мы бы.. мы бы тоже это сделали, но… Прежде всего, это поведение курьера с вами не вязалось… И потом… потом нас уже сюда…сюда пересилили и… Гриша заболел сразу… Сережу мы одевали, ему с легкими нельзя… Эти… эти теплые вещи, чай, варенье, мед… Они нужны были… И книги… И мы… мы уже почти научились, жить как нищие, как бедные люди без чести … Желающие лишь выжить.
- Это она… привозила? – Я еле сдерживалась, чтобы не набрать номер и не сказать ей все, что думаю. Но понимала, что нельзя. С Сашиными задатками она их на улицу выставит, с нее, видимо, не убудет. А мне их пока приютить негде.
- Нет, что вы… Она с Сергеем о чем-то говорила, спустя пару дней после вашего приезда. А потом более не приезжала. Так… друг ее какой-то привез… мальчик… - Он вдруг резко оборвал поток слов и поморщился, взял меня а руку. – Послушайте, я не должен был. Звучит, как жалоба. Простите, это низко. Александра Андреевна и вправду многое для на сделала и нет ее вины в том, что мы не поняли друг друга. Да, и вам то, что за горе знать все эти… неприятности. Я… я просто тут с ног сбился что-то улаживать, просить, ждать… А тут вы… и опять тортик. И вроде рад вас видеть, а вроде нестерпимо напомнило, как эти тортики привозились известной вам особой, а потом … не важно.
- Отвратительно… - Не выдержала я. – Слушайте, я не знала, я представить не могла, что все так. Но сейчас… Я вам сейчас просто тортик привезла, пироги, вещи… Просто так.
- Да, это ясно. – Он тихо рассмеялся, видимо, мой праведный гнев его позабавил, и продолжил. – Но вот, что странно, вам бы тут многие готовы были, как угодно, платить и даже ни за что.
- Михаил Иванович!? – Я сделал вид, что расстроилась и сержусь. – Что вы такое говорите?! Как можно?!
- Не сердитесь… Я шучу. – Он подал мне руку. – Нам стоит вернуться, а то еще подумают, бог весть что…
- Да, но прежде… - Я неожиданно для себя прокрутила у себя в голове идею и сразу выдала ее в массы, то есть Мише. – Прежде, я должна вам сказать, что раз Александра Андреевна лишила вас своего общества, то мне это очень лестно, и я с удовольствием буду у вас бывать…
- Спасибо… - Он рассмеялся вполне искренне. – Мы будем рады вашему обществу много больше…
- И я… я не поддерживаю идею благотворительности в таком вот… таком варианте в частности, да и вообще это вещь спорная весьма. Но я… я надеюсь, что смогу вам помочь иначе, потому как рано или поздно работу найти придётся, а пока вы тут лечитесь, извините, то теряете драгоценное время. Понимаете, куда я клоню?
- Не совсем… - Миша покачал головой, но взгляд его изменился: он не смотрел на меня с надеждой, лишь с аккуратным вниманием, по-деловому. Это было приятно.
- Я помогу вам решить некоторые вопросы с обустройством… Не спорьте.- Остановила я его только сформировавшиеся на лице возражения. – Батарея не велика роскошь, ну и иные проблемы, если есть…
- А взамен? – Он сделал строгое и в тоже время шутливое лицо: так взрослые изображают внимание и важность, когда не хотят обидеть совсем малых детей, говорящих им с умным видом какие-то нелепости.
- Ах, вы шутите!? – Теперь уж я рассмеялась. – Ну, хорошо… Шутите. Взамен, мы определим и поймём, что вы все знаете и умеете и что вам нужно выучить и узнать, дабы приложить усилия в каких-либо областях. Вас утроит такой вариант?
- Вполне… Но все же… - Он был немного сбит с толку. – Все же… почему?
- Почему я вам помогаю?
- Да.
- А помните, что я вам сказала в нашу первую встречу?
- Что именно?
- Ну, тогда вспоминайте. – Я испытала дежа-вю, берясь за ручку двери, только теперь довольно весело. – Я дам вам времени до вечера…
Он обескураженно молчал, вспоминая все мною сказанное, и какое оно могло отношение иметь к нему, и к сегодняшнему разговору.
Я, смеясь, зашла в комнату, где на нас тревожно глянули три пары умных, внимательных и достойных глаз.
- Ну, вот вы и вернулись. – Обрадовано заметил Сережа. – Чай готов.
- Спасибо, но у меня, вправду, мало времени… - Я покачал головой.
- Это Миша вас обидел? – Строго спросил Гриша, глядя на друга очень суровою
- Нет, что вы! – Я рассмеялась волне искренне. – Михаил Иванович извинился за свою бестактность и мы поняли друг друга. Однако, мне вправду нужно ехать…
- Прекрасно! Еще одного приятного общества мы лишены. – Грустно и саркастично вздохнул Демьян.
- Нет, что вы. Я обещаю к вам приехать. Теперь я знаю дорогу и знаю, как вы ко мне относитесь. – Я подмигнула улыбнувшемуся Мише. – Так что не заставлю себя долго ждать… И предупрежу о приезде заранее
Мы расстались добрыми друзьями.

***

Прежде всего, я просто не могла оставить все, как есть просто потому, что была уверена в том, что хорошо знаю Сашу Павлинину, и она просто не может быть такой, какой мне ее представил Михаил Иванович. Но с другой стороны все, что он сказал, я и сама видела, и не верить ему причин пока тоже не было.
Дабы разрешить этот спор знания и веры я на следующий же день набрала Сашин номер и уже спустя пару часов сидела на ее кухне, пила чай и выслушивала комментарии к рассказанной мной истории относительно мытарств господ офицеров:
- Да, они больные!? – Не выдержала Саша. – Нет, я все понимаю, но такую историю придумать…
- Как ты можешь?! – Я покачала головой: ее грубость коробила. – Ты же не будешь отрицать, что они живут в странных условиях, а Сережа болеет…
- Слушай, а ты вообще знаешь, что у нас происходит? – Она закурила и выпустила сизую струю дыма прямо в потолок. – У нас в фонде серьезные проблемы со средствами, потому что государственное финансирование давно уже окончилось, вернее, видоизменилось, а лечить и кормить их приходится за свои средства. Знаешь, сколько стоят Сергея осмотры? Одного лишь его? То-то и оно… А он… Твои белогвардейские герои мне банально хамят, девочек игнорируют и страдают по минувшему, называя себя «почившими в истории». Зато едят и пьют вполне как живые. Да, и работать они, явно, не собираются. На кой они сдались нам? Ты можешь сама их кормить, пока не надоест или деньги не кончаться.
- Саша…
- Что Саша? Они, без патетики, на шею сели, ножки свесили, а строят из себя оскорбленную невинность. Я имела глупость влюбиться в этого Сережу, да. Но мое внимание было воспринято, ты не поверишь, как покушение на девичью честь!? Саша, для нормальных мужиков это дикость!
- Время было иное… - Заметила я: не объяснять же ей разницу между «мужиком» и «мужчиной», если она сама ее не видит.
- Поэтому их и перебили красные. Потому что вместо того, чтобы выживать, они страдали по всякой фигне!? И, кстати, почитай историю и факты. У этих «невинных овечек» журналы были с текстами: как склонить к соитию лицеистку» или «правила обращения с барышней нецелованной», знаешь ли… И потом что творилось-то?! Все тоже, что у нас: и сожительство, и разврат и прочее… Так что пускай не прибедняются. – Павлинину, видимо, сильно задели эти мои слова и мне даже становилось неловко: кто я такая, чтобы Сашу судить? – Идиоты, одним словом
- Но в санатории… - Я решила сменить тему.
- Слушай, мы сейчас живем в капиталистическом веке, руководство против того, чтобы оказывать добровольную и бескорыстную помощь нуждающимся, а я не могу за них полноценно выкладывать огромные деньги ежемесячно. То есть я все это делала, но, когда меня начали в упор не видеть и вести себя, как с прислугой… А ты бы что сделала на моем месте?
- Но они…
- Они сейчас просто комедию при тебе ломают: ах, мы бедные, ах несчастные. Нет, не спорь. Я вижу одно, что разнит тебя и наш фонд: они к тебе с пиететом и лаской. Это, видимо, потому, что ты рассказывала, что у тебя родственники из дворян. Свой свояка чует.
- Саша…
- Что опять «Саша»?! Я делала все, что могла. Они не хотят…
- Они не могут работать, не имея документов и образования. – Я покачала головой, вспоминая слова Миши. – А физический труд для многих равен смерти.
- Саша, ты откуда такая умная? Кто сказал или сама догадалась? – Фыркнула Павлинина. – Документы будут готовы к концу года, это не делается за пять минут. Про образование… Им сто раз предлагали что-то, они отказываются, ибо не царское это дело горшки убирать…или обжигать…
- Но…
- Саша, они не желают трудиться. – Устало заметила мне подруга, наливая себе чай, и смотря на часы. – Они себя уже похоронили, им так проще: мир жесток, прошлого не вернуть, жизнь кончилась. Они ничего не хотят, кроме памяти о былом и бессильной злости. А это путь в никуда. Если они не пожелают ассимилироваться среди нас, то им и вправду лучше умереть…
- Но им же нужно помочь… объяснить…
- Хочешь? Помогай и объясняй. А еще лучше с Савченко поговори, она ту же глупость несла, но как-то вон уже устала объяснять четырем взрослым дядям, что они что-то должны и почему.
- А ты бы сама не так себя вела?
- Какая разница? Это твоя тяга к философии не дает практического результата. По сути, если бы я так вела – была бы дура и подохла бы быстро. Мы еще носимся с ними, кормим поем, одеваем, уму учим. Поэтому избавь меня от нравоучений. Если хочешь поучаствовать, то милости прошу, а отчитывать меня не надо, я делаю, что могу и как могу.
Ох, ты… На это даже казать нечего кроме:
- Извини, ты права. Мне пора. – Я поднялась, прекрасно понимая, что она верно говорит не моё дело ее совесть и дела, не мне судить и делать замечания. Людей же не переделаешь, с собой бы разобраться. – Пока.
- Слушай, прости. Правда, вся на нервах еще ты тут со своими идеями и суждениями, кто прав и кто виноват. – Павлинина пйомала меня в дверях. – Не сердись.
- Я не сержусь. – Ответила я уже через порог. – Я понимаю, что у меня нет прав судить тебя и говорить, что и как делать. Это недозволительно. Но с другой стороны, я, увидев все это, не могла равнодушно мимо пройти и в моей эмоциональности тоже лишь моя вина. Извини, еще раз и пока.
Я не стала слушать, что она хотела мне сказать: все сказано. Да, Саша во многом права, но есть недопустимые формулировки даже между очень близкими людьми, а мы не близки. И я не сказал ничего такого, за что могла бы получить столь бурную реакцию.

***

Конечно, пообщаться с Викторией Савченко мне нужно было гораздо раньше, но почему-то эта идея вес время ускользала из моего сознания.
Хотя Вику я не знала так хорошо, чтобы просто позвонить и спросить о встрече, не найдя веского повода все равно так поступила. К моему удивлению, наслушавшись Саши и решив, что она и слышать о переселенцах не захочет, я в ее тоне уловила некую радость и живой интерес.
Поэтому уже на следующий день, я приехала к ней в частный, загородный лечебный центр «Ферхайдер» и мило созерцала ее большой и светлый кабинет с абстракцией на стене довольно дикого вида: полу олень с танком на гребне сизой луны.
Виктория Савченко, дочь главврача Первого меда, девушка – талантливая и с протекций, решила бороться с малой обеспеченностью врачей весьма тривиально и в духе нашего века: частные клиники по всей России. Вышло не дурно, и многим полезно: врачей отбирали отменных, а цены варьировались в зависимости от уровня заведения и масштабов кошелька пациента. Такая вот гуманная позиция.
Ей было лет тридцать, высокая, стройная красавица с медным волосами, точеными чертами лица и внутренним достоинством, спокойствием и силой. Вот идеальная девушка для «них». Куда уж мне?!
- Я представляю, что наговорила Александра про всю эту историю. Кофе? – Она встретила меня веселой улыбкой профессионального врача.
- Да, пожалуйста. – Я сидела напортив ее кресла и ждала, пока рядом не окажется ароматная чашечка отличнейшего итальянского экспрессо. В двух словах по телефону я уже ей обрисовала нашу встречу с этими людьми и Сашины претензии.
- Не переживайте вы так. – Усмехнулась она, садясь к себе скрещивая руки на столешнице.
- А что так видно?
- Если у тебя нет психиатрического образования и ты не чуткий к окружающим, то нет. Мне же видно.
- Я ощущаю себя, пришедшей на прием к врачу…
- Есть немного, от этого страдают все мои друзья и родные.
Странно, обычно я лезу к кому то в душу, и редко – мне. Забавное чувство. Но, сейчас не об этом.
- Вы, наверное, понимаете, что я хочу поговорить о Михаиле Ивановиче?
- Понимаю. – Она не изменила выражения лица, но глаза сильно погрустнели. – Он очень достойный человек.
- Это я вижу. Не понимаю, правда, Сашиного негатива, но…
- О, все просто, как апельсин. Знаете, если завтра у вас будет психологический шок, а к вам подойдёт мойщик окон с тремя классами и скажет: «ой, чой-то ты? Все нормальнА, жив же!?», вы, конечно, поймете, что он прав, но легче вам не станет, даже если будете долго вас убеждать…
- Как то вы резко про Сашу… - Меня покоробило это: да, Саша резка, но чтобы «мойщик»…
- Не только про нее. Про меня и про Вас и про всех нас. Мы для них совсем чужие, дикие, упрощенные и «смешенные». Раньше в жизни были устои, хоть и прогнившие, но которые они впитывали поколениями и в крови было уважение к даже, такт, размеренность и достоинство. Каково же им сейчас, где все летит с неимоверной скоростью, дрожит и дребезжит, все хамят просто так, походя, и равнодушно проходят мимо друг друга?
- Не сладко, да. Но вы знаете, что и тогда все было не так гладко? Разложение личностей пошло задолго до революции. И…
- Да, согласна: гражданские браки, дамы высшего света продающие свои фотокарточки «ню» за бешенные деньги, падение нравственности… Было. Но как было-то? В определенных нормах и по определенным правилам, а сейчас что? Что хочу то и ворочу. – Она усмехнулась.
- М-да, проблема лишь в кожице гнилого плода: то ли она розовая, то ли такая же гнилая… – Я кивнула и поморщилась, меняя тему. – Но в чем-то я с Сашей соглашусь, если культивировать неприятие окружающего в себе, то можно сойти с ума…
- Да, но поймите и вы, у них нет иного пути, как сойти с ума, а потом вытащить себя из сумасшествия. Просто потому, что они вырваны из одного контекста и совсем вне нашего. Им нужна акклиматизация…
- Да, но срок…
- Я не знаю. Чтобы акклиматизироваться на новой работе человеку нужно от полугода до двух лет!? – Она всплеснула руками. – В чужой стране человек находит своей место и смиряется с ним, как бы ему ни было хорошо или плохо, не раньше чем через пять лет. Чего же вы все хотите от людей, которые попали в совсем другое время и страну? Им даже уцепиться не за что…
- Да, но что делать то? – Я вкратце рассказала ей про свой приезд, про конфликт их с Сашей и про то, как они живут теперь.
- Ну, про Сашу тут все ясно. Она импульсивна, резка, добра и немного зажата в рамках своего мироощущения, то есть она идеальное дитя этого времени. И чтобы не было хорошего в том, что она бы им делала, она для них просто квинтэссенция места. в котором они не желают жить. Психологически все верно и им кажется, что у Саши какие-то жуткие планы, даже если их нет. Они просто не понимают ее и, если она кладёт руку Сергею на коленку то это намек на то, что ему нужно «платить» за услуги… Хотя я уверена, такое Павлининой даже в голову не придет.
- Это да…
- С другой стороны, то как они живут… Саша, поймите, мы не звери, но если их не тряхануть, не зажать им кислород, не заставить думать, то они не ассимилируются, а всю жизнь просидят на нашей шее страдальцами, потому что это людская суть: не париться особо, если все дано.
- Т есть это специально все? А если кто-то заболеет?
- То мы вылечим. Ничего страшного не выйдет, если посидят в холоде и при ограниченной еде. Их современникам в их эпоху было еще страшней…
- Да, но…
- Вы хотите помочь? Помогайте. Как не скажу, сама перепробовала все, ничего пока не выходит. А у вас может получиться. Я не Сашка, я не буду ревновать вас к своей территории и делать глупости, типа подарка со свитерами…
- А что там вышло?
- Глупость вышла. – Повторила она устало. – Она просто приревновала вас к ним, потому как я поняла с ее слов, они впечатлились вами. Охотно верю, видя сейчас вас…
- Прекратите… - Открытую лесть я не любила.
- Я серьезно: вы девушка чем-то в их духе то ли мировоззрением, то ли происхождением. Думаю, им с вами спокойнее и приятнее, чем с Павлинкой. – Она о чем-то подумала, сморщив лоб и тут же продолжила. – Однако, подарок… Вышло глупо: Саша попросила отвезти презент самого не-лучшего курьера для этих целей: Диму Сокрова. Мо моему мнению, лучшего представителя пролетарской общины 1917 года, его прапрадед же лично снимал с белых шинели, кители и рубахи… может, и кожу… и расстреливал на снегу…
- Мда… - я вздохнула: представляя себе картину.
- «Мда»… это не то слово. Мне страшно представить, что он там им наговорил, но это была Сашина месть…
- А вы…
- А я решила что небольшая встряска им не помешает, а то не мужчины, а кисель какой-то. Вышло не очень конечно, но Мишенька меня порадовал.
- Чем? Как? – Я навострила уши и от «Мишеньки» и от упоминания его самого.
- Этот дурак Дима приехал вечером к нам с Сашей, мы были в «Триникс», выпил водки и сообщил, что те «приживалы охамели» и на его замечание об этом, длинный черноволосый дармоед просил его покинуть помещение, потому как вызвать его на дуэль он не мог, потому как нельзя драться с человеком ниже по сословию… Сокров, конечно, вначале решил полезть в драку, но вовремя понял, что 4 против одного не его вариант и ретировался.
- Какая прелесть… - Сморщилась я, тактично умалчивая, почему такой человек вообще имеет отношение к Фонду.
- Да, я к тому, что они все умницы, просто им нужно как-то вылезти из их этого болота, где они сидят… и может у вас выйдет то, что я не смогла довести до конца…
- А что у вас случилось с Михаилом Ивановичем? – Я обрадовалась смене темы.
- Ой. Ничего криминального. Просто я как дура в него влюбилась, а он тактично дал мне понять, что воспринимает меня лишь как врача и друга. Я не хотела быть другом и отказалась на время от общения. Да, это эгоистично, но честно. – Она пожала плечами. – Он кстати понял все и отнесся к моему выбору с уважением. Правда, попросил писать ему и сам пишет мне постоянно, так что волей неволей, я его не вижу, но живу немного тем, чем он…
- Не смогли отказать ему в то мелочи? – Я усмехнулась: не горе герой, а просто герой романа какой-то.
- Не смогла. – Вика не улыбалась: видимо, ей было немного больно. – По сути, у него никого нет, а меня он и впрямь воспринял как родного человека, но просто, как близкого, сестру там… Я же на придумывала себе…
- Ой, прямо, как я … - Рассмеялась я, хоть на душе скребли кошки.
- Вы? – она встала и подошла к шкафу, открыла, достала какие-то бумаги. – Вам нечего беспокоится, хотя на вашем месте, я бы тоже отказалась от этой затеи по иным причинам… Но вот… Я обещала Мише не показывать его писем никому, и не буду… однако пару абзацев вам прочитать вполне дозволено, к тому же они касается вас.
Она протянула мне белые сложенные листы с текстом написанным аккуратным сборчивым подчерком:
- Это удобно? – Я подняла бровь.
- Если только то, что я вам покажу – да. Вы же дадите мне слово?
- Кончено, но и это…удобно ли читать?
- Я думаю, нужно…

На указанных мне местах нескольких страниц было вот что написано. Первые отрывки относились к моему первому приезду:

«Подумать только, милый друг, что я вам это напишу. Возможно, это жестоко, но вы просили писать все.»

Она просила? А мне сказала, что он сам хотел…

«Так вот это все сегодня выразилось в удивительной гостье, что привезла нам А.А. Знаете, после вас, у меня не было такого трепетного чувства при встрече с кем-либо. Она трогательная, такая вся сдержанная, нежная… и представьте ее зовут Александра. Модное имя нынче, как я погляжу. Но это все шутки. Знаете, Сашенька (а я теперь только так решил ее звать про себя) все не выходит у меня из головы, это странно, учитывая то, как мало мы знакомы и как мало говорили друг другу.»

Значит, с первой встречи, он не просто смотрел на меян6 и молчал? Он еще и оценивал… О чем-то думал: так вот о чем.

«…Мне крайне странно, но именно это ее фраза, про лишних и вечных что-то задела в моей душе, что вывернула как то наизнанку. И мне кажется, что она – дитя этого времени, тоже заблудилась и чужая в нем. Не смейтесь: я так чувствую. Неужели есть и такие ваши современники, которые генетически помнят что то иное, и им трудно прижиться здесь? Мне сложно это понять.»

Прекрасно?! Теперь он еще и это с ней обсуждает. Почему-то мне стало неприятно.

«…Я все не могу заставить себя не думать о ней. Конечно, это очень глупо, она молода и у нее вся жизнь впереди, я же… в общем, вы знаете. Но так сложно не давать себе ложной надежды на счастье, к тому же я видел ее глаза… мне казалось, что она тоже чувствует что-то такое…неуловимое.»

« Я вспоминал свое поведение: оно недопустимо. Как я мог быть так невежлив?! Я не попрощался, не поцеловал руки, не сказал ни слова доброго. Кончено, чего уж ждать. Я ее упускаю…
Я не хочу, как вы говорите, привязываться к кому то и кого-то привязывать, но тут…
Вы знаете, мне почти физически было больно смотреть, как Сережа несет какую-то глупость ей там… у машины. А она улыбается и слушает…
А потом выясняется, что на дала ему свой номер! Она?! Ему?!
Бог мой, почему это так меня трогает?! Простите великодушно за все эти эмоции…»

У нас даже эмоции схожи, Даже чувства.

«Сережа вес время пишет ей. Я не знаю что А я лишь передал привет. Я боюсь, что ни все поймут, как я отношусь к ней. Боюсь… Чего я боюсь и почему?»

Как интересно… Но вот лист ускользает из моих рук, но я успеваю прочесть в самом его низу:

« Этот ваш Дмитрий, не запомнил его фамилии, за что вы к нам его послали, Виктория!? Чем мы вас обидели? Я не мог ответить на вашу женскую любовь, но мне казалось, что такая месть не в вашем духе. Я ошибался?
И еще: это человек сказал, что подарки от нее. От Сашеньки. Это верно?
Если да то, мы все оставим, потому что она просто не могла все это собирать, дабы оскорбить нас. Да, и вашу жестокость не поверю. Во А.А она же и могла…»

Я читала затаив дыхание.
- А вот это пришло вчера вечером. Теперь понимаете, почему мне тоже стало интересно вас увидеть? – Заметила Вика, доставая новое письмо. – Женщина, которая произвела впечатление на такого как Михаил: порядочного, нравственно чистого, честного и достойного должна быть неординарной натурой.
- Боюсь, тут очередная шутка природы. – Заметила я, беря письмо, из ее рук. – Думаю, тут, столь достойный муж впечатляется весьма обыденной дамой.
- ВЫ думаете? – Она странно глянула на меня и кивнула на листы.

«Виктория, я просто не могу в это поверить!? Она такое непосредственное и нежно дитя! Такие реакции, такие эмоции. А я.. Я, как вы бы сказали, всегда жесток и обижен на весь мир, сегодня чуть не ранил ее до глубины души?! Но вовремя исправил ситуацию. Милый друг, она так переживает за нас. Она даже предложила помощь, без каких либо благотворительных намеков. Чистое дитя. И вообще столько сторон в ней сочетается жесткости и нежности, внимания и властности, что мне даже не по себе…»

- Мне это странно слышать, я по большей части молчала. – Я пожала плечами и отдала листки. – Но там и вправду была неловкость.
- Я знаю, он чуть ниже писал. –Она кивнула вновь села напротив. – Скажите, вы его любите?
- Я?
- Да.
- Извините, но я с ним почти не знакома, о каком «любите» может идти речь? – Я удивленно посмотрела на Вику: не хватало еще вводить посторонних в курс моих переживаний.
- А у вас разве не случалось влюбляться в какого-нибудь героя, актера… Вы мне кажетесь натурой импульсивной, склонной к рефлексии. – Заметила Савченко, усмехаясь, так будто имела надо мной превосходство. Как будто имела ко мне претензии. Но может и имела?
- Возможно. – Я тут же приняла оборону по всем границам и мило улыбаясь, глубокомысленно заметила. – Вы верно сказали «влюбляться». Интересоваться некой внешней подачей, данными тела и лица, характером… Однако, копая глубже я находила там много разного, к чему не лежал душа. И сейчас, когда вы заговорили о любви… Поймите, конечно, Михаил Иванович произвел на меня впечатление, но не более того. Для любви нужно время и понимание.
- А вы хотите его понять? – Не отступала она: как будто вела допрос.
- Простите?
Мне не нравились ее вопросы, ее заинтересованность в моих ответах. Да, я легко попадалась под эмоциональный фон мест и событий. Людям могло казаться, что я влюблена и впечатлена, однако на самом деле мне было неловко, например, показывать скуку. И потом, там в этом помещении, в их помещении, мне было дурно от безысходности и боли. А сейчас я, возможно, не чувствовала того ужаса, который посетил меня там. Но, теперь у меня возникло еще больше вопросов к молодым современным женщинам, которые, кажется, решали свои проблемы за счет этих людей. Однако, я могу ошибаться и просто мало понимаю суть волонтёрской деятельности, психологической адаптации и много другого.
- К чему все эти вопросы? – Спросила я. – Что за допрос? Почему это вам столь интересно?
- Почему… - Вика встала и начала мерить комнату аккуратными и размеренными шагами, попутно закуривая и замечая мне. – Почему… Саша вам ничего про нас с Мишей не говорила?
- Говорила что-то о том, что вы вначале очень плотно общались, но потом перестали… Я поняла теперь, что это из-за неразделённых чувств. Хотя мне больше кажется, что это было, чтобы психологически его изменить и..
- Ну, и очень глупо поняли! – Внезапно резко, несовременно заметила Савченко, как-то сделавшись злее всего на секунду, агрессивней, но потом, умело взяв себя в руки, она продолжала уже спокойнее. – Да, я до сих пор люблю это ледяное сердце. Смешно, конечно, но поделать ничего не могу. Письма от него получаю и мне хочется вас убить, потому что не могу понять, почему все так несправедливо… Да, я сейчас вижу, что променял он меня не на дуру простушку…
- Вот спасибо…
- Этого бы я ему не простила. Да, он и не смог бы. Но вы… Вас я еще могу понять. Вы такая вся нервная, ранимая и возвышенная, что просто сил нет… - Она села резко на стул напротив и впилась в меня глазами. – А теперь скажите честно, как вы к нему относитесь? Потому что, если просто так и все эти разговоры пусты, я… я премину все свое влияние, а я его имею, на то, чтобы лишить Мишу вашего общества. То есть объясню ему, почему вам не стоит видеться, будьте покойны, он меня послушается. Если же все это серьезно, то… То ради него я вам обоим помогу.
Я смотрела на эту женщину, желавшую казаться значимой и важной, и не находила ничего, кроме жалких попыток. Она пыталась даже не меня, себя убедить в том, что Миша ее послушает, что бы она ни сказала. Да, она любила его, как одержимая, и это пугало. Однако она была слаба, слаба и увлечена.
Я понимаю, почему она влюбилась в него. Психолог?! Бог мой, почему в психологию, в основном, идут люди с личными проблемами, которые они не в силах решить и прячутся за наукой? Почему? Почему девочка, у которой все было, в какой-то момент решила доказать всему миру, что она все может: лечить, управлять, помогать? Почему она вбила себе в голову именно того единственного мужчину, который попросту не может ее любить и честно в этом признается? Как много «почему»… Да И «потому» не мало. В науку идут, потому что веры нет, клиники открывают, потому что хотят утвердиться, мужчину выбирают по принципу «я хочу». Вот она современная проза жизни. Или она всегда была такой?
Но не об этом сейчас.
- Какое благородство. – Я медленно поднялась, беря сумку: ее беды не моя забота. – Знаете, я к Михаилу Ивановичу отношусь с крайнем уважением, однако, не могу сказать, что именно к нему я ощущаю в данный момент. И более того в своих чувствах я вольна не давать отчета никому, кроме него и себя. Хотите влиять, влияйте, это ваше право. Но я гарантий не даю, ибо это глупо – давать гарантии, и все вопросы решаю сама. Засим, разрешите откланяться.
- А вы понимаете, что ведете себя как, глупая избалованная девочка!? – Внезапно выкрикнула она и стукнула кулаком по столу.
- Что? – Я удивленно ее оглядела: не бредит ли? Или уже сама с собой разговаривает? И про себя?
- Да! Не знаю – знаю. – Передразнила меня Вика, скорчив гримасу. – И после того, какие я показала вам отрывки, какие письма!? Какие слова?! Вы, Саша, знаете, сколько он вынес, сколько пережил?!
- Не уверена, что это имеет отношение к нашему разговору. Не любят людей за то что они «вынесли», любят без причин.
- Имеет еще какое. Его в Петрограде взяли ЧК, возможно пытали. Он не говорил толком ничего. После всего дали приказ расстрелять. Но помог коллайдер. На сколько я знаю, решение о расстреле принял отец или родственник его невесты!?
- Это все, конечно, ужасно. – Ее информация взволновала меня, однако, я не выдала никаких чувств и холодно продолжила. – Но я не понимаю, при чем тут мои чувства.
- При том, что после всего он решился полюбить, а вы…
- Спасибо за уделённое время, до свидания. – Я готова была все слушать, но только не понукания отвергнутой женщины, которая, кажется, не вполне стабильна психически, поэтому поспешила удалиться
- Саша!

Но я уже не слушала ее, быстрым шагом покидая помещение клиники, направляясь к машине. Какая странность с ее стороны! Какая ужасная глупость с моей. Приехать к этой женщине, дабы получить в конце нравоучения, угрозы и предложения.
Уже сидя в салоне, я еще не могла успокоиться, меня трясло: все это из Мишиной жизни, конечно, заставляло меня переживать, однако дело было еще и страхе за то, что может сотворить эта ненормальная Виктория...

Как можно любить на фоне жалости? «Он столько страдал – ответьте ему на чувства». Как будто ему такое нужно?! Я, может, лучше нее знаю, что делать? И может быть, люблю его сама. Однако такие слова такие жесты… и глаза… Совсем мне ее глаза не понравились. Какие-то безумные. Могу понять Мишу, что он ее мягко отстранял: кому нужна психопатка? А получается, это не пустые слова. И как выходит же: уважаемый человек, врач, влиятельная особо и настолько не может справиться со своими эмоциями и жизнью?! А еще лечит других… бог мой…

Спустя пару мгновений, немного дрожащей рукой, я нажала кнопу радио, а там играло до боли знакомое:

- Я не знаю кто вы есть и какой несёте крест
Обернитесь, я здесь.