Оридж Закончен.

[Шуроччка]

Линии судьбы 1919-2019

Автор: А. А. Елшина-Тычинская

Глава 3 Линия дискуссий

Информация – часть понимания
Есть абстракция внешнего влияния
Наша нация суть век страдания
И провокация прошлого признания.

Преддверие сердца большого и малого
Безверие часть мира пустого, как от лукавого
Доверие красному кругу основа кровавого
Предательства друга, пусть неправого.

Сообщения сквозь века к нам бредущие,
Чьи- то их рвут костлявые руки гребущие
Сердцебиения не слышно больше зовущего
И нет больше строя Страны, так влекущего.

Материал для потомков: то страшная слава
Поднимать из обломков, не поможет держава.
И средь не отпетых останков забытых могил
Не будет ни рангов, ни слов, ни кадил…

И лишь вспоминая те страшные годы
И не забывая человечьей породы
Мы сможем все дальше идти без потерь…
Смеешься? О да, хоть верь, хоть не верь…

.........................................................................................................................

Дни до следующего моего визита тянулись невыносимо долго. С одной стороны, я обещала приехать, значит должна. С другой, информация о том, что Миша, кажется, влюблен в меня, совсем выбивала из колеи. Конечно, все могло быть случайностью, чувственным недоразумением. Однако какие-то исподволь приходившие мысли говорили о том, что как-то все это слишком серьезно крутиться для простого «увлеченья». Или так и бывает? Все «страсти и трагедии» спутники эмоций и ложных чувств, а настоящая любовь пресна и спокойна? Как все сложно…

На первых порах, мои мысли были унылы и очень резки. Вика Савченко меня серьезно разочаровала своей несдержанностью, наглостью и какой-то самоуверенной одержимостью. Да, и Миша тоже хорош?! Советоваться с ней по поводу своих чувств?! Нет, я, кончено, понимаю, что им тут тяжело одним, но мужчины что совсем не думают головой в какие-то моменты жизни?! Как можно знать, что тебя любит одна женщина и писать ей о том, что любишь другую?! Нет… Это как-то выше моего представления о правилах… нет, о достойном и человеческом отношении. Или тут что-то иное?
Михаил Иванович не производит впечатления ветреного и равнодушного ловеласа. Быть может он и не знает о ее чувствах? Хотя писал же он ей: «Я не мог ответить на вашу женскую любовь, но мне казалось, что такая месть не в вашем духе.»? Значит, знает. Так почему же…
За такими и им подобными бесплотными размышлениями прошли две недели, потом наступил этап хандры, где я не находила себе места и все ныла о невозможности того, чтобы все происходило без сложностей и непоняток. Этим порядочно надоела не только своему окружению, но и себе самой.
Все эти мысли, переживания, фантазии и решения, имеющие мало отношения к реальности и много к вымыслу отнимали колоссальное количество времени и сил. А ведь была еще работа, какая-то «личная жизнь», друзья и семья…
Поэтому доехала я до них только в декабре, когда и пансионат и лес вокруг занесло прилично снегом. Вообще-то и в мыслях не было и в это воскресение делать визит, но день выдался солнечным, морозным, и мысль пришла почти внезапно: «Ехать!».
Встреча вышла удивительная. Демьян и Гриша были в отъезде, где-то в больнице, в Санкт-Петербурге, проводили обследования ранений. Поэтому меня с очередным тортом встречал Сергей Петрович прямо на стоянке, немного засыпанный падавшим с неба снегом (погода резко изменилась во время поездки):
- Сергей Петрович, добрый день! – Улыбнулась я, покидая автомобиль и ежась от мороза. – Видите, в этот раз я тоже внезапно, но по уважительной причине, но хоть сообщить успела…
Это была чистая правда: позвонить заранее я не могла, потому что и не думала этот воскресный день тратить на них. Поэтому уже по дороге набрала Сереже «смс» о том, что буду «через часик». Нет, я отлично понимаю, что это не особо прилично, и сама бы от счастья не прыгала от внезапных гостей. Но подумалось мне, что им все равно в этом пансионате делать нечего, лишними заботами не отягощены, так что и ощущение от встречи без предупреждения будет более приятным.
- Ох, Александра Алексеевна, опять вы внезапно! Как снег на голову! – Рассмеялась Сережа. – Вот Григорий Дмитриевич и Демьян Олегович расстроятся: они ведь в отъезде. Процедуры-с. Так долго вы день выбирали, и вот выбрали…
- Вы думаете, это такая большая потеря для них? – Я сняла перчатку и протянула ему руку, свободную от торта и пакетов.
- Вы шутите? – Он галантно поцеловал ее холодными губами: куртка не слишком теплая для декабрьской погоды давала о себе знать, плюс ко всему он, наверно, уже долго ждал.
- Долго ждали меня? Не шучу… - Он забрал мои вещи и предложил руку, под которую я легко его подхватила.
- Не долго, четверть часа, не больше. – Он улыбался, стараясь локтем прижать мой локоть к себе. – Как не шутите?! Мы же все вас так ждали, и Григорий Дмитриевич с Демьян Олеговичем тоже. Вы же обещали приехать быстро… А вышло как, через месяц…
- Простите, Сережа… Можно вас звать Сережа? – Я виновато поджала губы.
- Конечно! – Обрадовался он чему-то, а я пожалела затеи: может у них это что-то значит?
- А меня, можете звать Сашей. – Продолжила я: в конце концов, у нас сейчас совсем другие законы и правила хорошего тона между друзьями и знакомыми, так что это ничего такого это не значит. Пускай привыкает.
- Спасибо огромное. Но если не возражаете Сашенькой… Мы же вас и так… - Он покраснел, отпуская меня и пропуская вперед, в здание. - … так между собой и зовем.
- Как мило… Только чего же вы засмущались? Мне бы было странно, если бы меня Александрой Алексеевной за глаза звали. – Я стряхнула снег с шубы и челки. – Я же не гранд дама в возрасте… и мы не совсем все чужие люди.
- Ох, Сашенька… - Усмехнулся Сергей Петрович и тут же сообщил. – Не раздевайтесь тут, холодно. Пройдемте сразу к нам!
Я прошла в комнату: с моего последнего визита там ничего не изменилось, кроме, разве что батареи, которая отапливала помещение и давала ощущения вполне себе приемлемого комфорта. Михаил Иванович что-то писал за столом (неужели письмо ей?!), но увидев меня, убрал все в папку и поднялся, как-то натянуто улыбаясь:
- День добрый, Александра Алексеевна! Как добрались. – Подошел, поцеловал руку, как-то очень равнодушно.
После того, что стало мне известно, поведение казалось странным, чужим. К тому же, мы же условились, что меня можно звать по имени… А тут опять формальности. Я растерялась.
Вообще, после всего узнанного, я должна была бы быть рискованней и уверенней, но выходило все пока плохо. С одной стороны, я смущалась и его и своих чувств, а, с другой, ощущала некоторую холодность в его поведении. Он как будто старался дистанцироваться от меня, чем удивлял и настораживал. Я вспомнила Викины слова о влиянии: неужели она не лгала и могла это?! Что за пакость… Но с другой стороны, мне-то и не нужен тот, на которого можно влиять. Как все запуталось…
Зная за собою особенность додумывать сюжет любой происходящей истории, не зная фактов, я силой воли велела себе перестать размышлять об истоках и первопричинах его действий и сфокусировалась на дружественной беседе.
- А мы вас ждали раньше… - Заметил Миша, подавая мне чашку: решено было в этот раз точно напоить меня чаем.
- Простите дела… - Я почувствовала себя нашкодившей школьницей и потупила глазки: вышло мило, но до глубины фальшиво.
- Конечно, мы так и поняли. У вас дела… - Я вздрогнула от того, как Игнатьев выделил эти «дела». Что он имел в виду?
В голову, кроме пошлого анекдота не лезло ничего.
- Как же... – Вмешался немного нервно Сережа. – Вы лучше скажите, как вы поживаете…
- Прекрасно. В общем-то, семья, работа… - Я кивнула ему в знак благодарности: он наполнил чашку душистым напитком.
- Работаете? – Передернул плечом Миша, садясь напротив и смотря вроде бы и на меня, а вроде бы и мимо. И опять этот тон…
- Да, конечно. Как все. – Я пожала плечами.
- У вас сейчас все женщины работают? – Спросил Сережа, сочувственно, и опять напряженно: что тут происходит, хотела бы я знать?
- Кто как сумеет. Кто-то выходит замуж, кому-то приходится работать… Хотя замужество само по себе вопрос труда не решает: иногда приходится работать и в браке. – Заметила, ощущая странности происходящего. – Собственно, я читала, что тоже было и в ваше время.
- Разное бывало. Но девицы определенных семейств редко «делали карьеру», как сейчас говорят. – Опять сказал Миша странным тоном, выделяя «определенных».
- Сейчас, к сожалению, выбора нет. Однако, многие состоятельные особы могут позволить себе не работать… Или же иметь свое дело от отца, как некое развлечение… Ресторан там, офис…или больницу. – Тут же парировала я, прежде чем сообразила что говорю, но осознанно делая акцент на некоторых словах.
- Больницы нынче в цене… - Усмехнулся Михаил Иванович, внезапно глянув мне прямо в глаза: как обожгло от смеси ярости и радости. Что за странный взгляд?
- Послушайте, вы же… - Начал Сережа, недовольно стуча пальцами по столу, но как-то обезоруживающе наивно закончил. - … вы же не находитесь в состоянии необходимости… жизненной?
Бог мой, как наивно! А в какой же еще необходимости я нахожусь? Конечно, в жизненной. Конечно, это не борьба за выживание, спасибо Господи, но все же возможности сидеть дома и играть на фортепиано у меня нет, как бы ни хотелось. Но не сообщать же ему об этом?! Вышло бы грубо.
- Конечно, нет. Хотя и дома сидеть не могу, к сожалению. – Улыбнулась я и тут же спросила, пресекая очередную реплику Мишу. – Господа, скажите, я опять не вовремя?
- С чего… с чего вы взяли? – Совсем расстроился Сергей: и стало ясно, что не вовремя от слова совсем. Но почему?
- Вы очень нервничаете, Сережа. – Доверительно сообщила я. – А Ми…Михаил Иванович все время желает меня уколоть. Складывается ощущение, что желание меня видеть является лишь формальностью и пустой вежливостью. Поэтому если вы против, то я могу вас оставить…
- Как… как вы можете?! – Сергей резко встал и отошел к окну, потом повернулся и заметил Игнатьеву. – А Вы, Михаил Иванович, что вы молчите?! Вы же, правда, ведете себя… неподобающе! Вам не стыдно?!
- Разве? – Миша и бровью не повел. – А вы слишком близко все к сердцу принимаете, Сергей Петрович. А Александра Алексеевна очень трогательно, обвиняя меня в колкостях, играет на ваших чувствах, апеллируя к «желаниями и формальностям». Кому должно быть стыдно так это…
- Кому? – Спросила я очень тихо: но чужим, потемневшим, почти грудным голосом. В нем явственно сквозила ярость, звенела угроза: закончите и больше никогда, никогда я не пересеку порога вашей комнатушки.
- Вам же, Александра Алексеевна. – Все также ровно ответил он мне, равнодушно смотря мимо: неужели не понял тона? Все понял, играет. – Сережа вас очень ждал, да и я, признаюсь, тоже. А вы столь странно реагируете на обычные вопросы и непонимание, происходящего в вашей жизни… Никто… тем более я, вы же знаете, не ставит целью обидеть или уколоть вас. Но если это случилось, то помимо воли. Приношу свои извинения. Не обижайтесь на нас… на меня.
Опять он выделял слова, опять насмехался, намекал. И извинялся. Не было там извинений!? Издевка, подначка: «Дескать, что ж ты мне на это ответишь, девчонка?!»
- Оставьте их себе. Обида, как говорят, угода слуг. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что Сережа рад меня видеть. Спасибо, вам огромное и простите, если обидела… - Я встала и протянула почти подбежавшему Семерцеву руку: негоже обежать достойного мальчика. – Однако, ваше, Михаил Иванович, поведение… вызывает у меня… недоумение.
- Как строго и справедливо. – Миша откинулся на спинку стула. – Простите, повторюсь, если… вызвал своим поведением недоумение. Но, через Вас, этот пансионат мы видимо современную жизнь. Всю ее пошлость, простите. Мужчин, женщин. Цели, честь, вернее их отсутствие… И это очень больно: видеть полный упадок мира. Не понимая, что делать теперь… Почему все так…
Вот так переход?! Э, нет, дорогой мой человек, прекрасно вижу, что ты прямо на ходу меняешь тему, так грубо переходящую в лоно истории и страданий. Ну ладно, допустим, и тут мне есть что сказать, поэтому поиграю по вашим правилам:
- Ничего нет ужасного в том, что вокруг… Вернее нет, все ужасно. Но вам-то должно быть все это знакомо: падение нравов, отсутствие морали, «все можно, если никто не поймал» это ли не лучшие мотивы конца девятнадцатого столетия? Предтече тысяча девятьсот семнадцатого? Нет? – Вышло жестко, он не ожидал, я не ожидала сама, однако эффектно.
- Все было несколько иначе. – Он поджал губы, но перестал смотреть сквозь меня. – Но вы правы, мы были полностью в пороке, в грязи… Однако, те, что шли с красным знаменем готовы были «построить новый мир» свободный от всего того, о чем вы говорите… и где он? Где новый мир?
- Ну, так они построили… Восемьдесят лет даже его продержали. Но все рухнуло. Потому что дом, построенный на песке, всегда смоет водой. – Усмехнулась я.
- О, Евангелие… Похвально. – В тон мне произнес Михаил Иванович. – И что теперь?
- А теперь нас вернуло… как бы к началу того, что было. К самому дну. К развивающемуся капитализму, где все можно, если уплачено, где нет ничего священней денег и личных желаний. К счастью, идея убить частную собственность, классовость, веру и личность ни к чему не привела. Однако, теперь перед нами снова дорога и снова открыты разные пути… Вы лучше ответьте мне на вопрос… на ту претензию, что Саша… и Вика вам высказывают: почему вы ничего не делаете?
- Да уж, живое «на дне» в ярком виде. – Грустно улыбнулся Ингатьев. – А что мы должны делать? Кому мы тут нужны? Кто нам-то нужен? Нас ваша «аномалия» не спросила – перенесла. И теперь мы тут должны… существовать. А может нам лучше умереть? Может такая была у нас судьба.
- Безверие и богохульство: вам дали шанс, еще один. – Заметила я.
- Для чего, Сашенька, для чего?! – Вмешался Сережа, опускаясь рядом на стул. – Что мы тут можем?! Что мы знаем… Мы там не смогли. Зачем же снова?! Почему же мы…
- А Александра Алексеевна, как будто знает, почему мы такие… - Бросил Миша.
- Возможно. – Я и бровью не повела. – Возможно, я мало, что знаю и видела, но… Мне кажется, что все это потому, господа, что вы не желаете жить тем, что есть сейчас. Не хотите отпустить ваше прошлое, какое бы они ни было ужасное в конце или прекрасное вначале. Вам так проще. Вам есть на кого свалить вину, есть то, зачем не жить…
- Саша… - Начал было Сергей.
- Сережа, не говорите ничего! Вы молодые мужчины, да у вас ранения, инвалидности… но вы живы!? Понимаете, живы! Хотя должны были, может, умереть! И я не желаю слышать о том, что у нас плохие люди и нет целей. – С неким волнением проговорила я. – Вы хорошие? У вас они есть? Так дайте их нам!
- Мы же уже покаялись – нет у нас ничего. – Покачал головой Игнатьев. – И мы уже пережитки прошлого… Наверное, по иронии сюда занесло не «тех», кто мог победить, и что-то дать вам, потомкам. А тех, кто не смог отказаться от восприятия того мира, от бессмысленной порядочности, от законов чести… Я не рисуюсь: и тогда, и сейчас это лишь мешает…
- Однако подумайте о том, для чего судьба вас перемести ла сюда?! - Не сдавалась я. – Для чего она дала вам второй шанс. И возможно, тогда вы обретете и смысл и понимание….
- А ежели, нет? – Миша впился в меня каким-то странным взглядом: он как будто хотел верить. Хотел и не мог.
- А ежели нет, тогда и поговорим. – Отрезала я. – Вопрос не в том, что вы проиграли Гражданскую войну, вопрос в том, почему вы ее проиграли. У вас не было единого центра и веры в победу, не потому что вы были слабы или вас было мало…. Нет, вы в глубине души, опираясь на то, что вокруг творилось, сами, чистые и честные люди, понимали, что страну нужно менять и шли просто, как овцы на жертвенник, принимая, что ваша кровь – цена будущей жизни. И что в итоге? За что вы заплатили своими жизнями, своей порядочностью? Какую жизнь вы выстрадали?! Сто лет под гнетом неестественного строя, где черное пытались сделать белым, а белое черным по началу?! Где убивали и мучали «просто так», из-за классвоой ненависти, из-за подлости натуры, наркотиков, страха?! Где потом создавали жизнь, не опираясь на человеческую сущность и природу, где «новый мир» строили на костях целых слоев… Где думали Бога заменить Вождями, а сами тряслись от того, что вера сильнее желаний «партии»! Где стремление жить в достатке приравнивали к буржуазным пережиткам, а сами купались в роскоши. Где строили безликие дома, шили безликую одежду для «масс» и думали, что опустив занавес, смогут создать обособленную жизнь… Где уничтожали понятие «личности»…
Не вышло. Потом было еще двадцать лет в попытках найти, что было. Опять разгул капитализма, заработков, денег, вседозволенности. И мы вновь стоим там же, на той же ступени, что и в далеком тысяча девятьсот семнадцатом, когда нам вновь надо понимать, куда и как идти…
Поймите, я вас не виню, вы лично не несете ответственность за произошедшее, однако… Зачем-то вы здесь. И не только как память нам о былом. Память быстро стирается, если не будет действий. Нет… тут что-то большее важное. Вам нужно, чтобы вас увидели… Не подачки давали, не помогали... А услышали вас… Понимаете?! Не мы вам – вы нам можете помочь.
- Опять риторика и мистика! – Отмахнулся Миша, но что-то изменилось в голосе. – Все то вы знаете, Александра Алексеевна, все то понимаете. Как жить и что делать. А сами то… Красивая женщина, молодая, умная.. А цели то и у вас нет… Вы, может, нас так яро за отсутствие цели ругаете, потому что у вас ее, у самой и нет?
- Может… - я не спорила: в чем-то он прав.
- Так давайте вы сами свою дорогу ищите, а мы сами свою. В этом деле нет проводников, к сожалению. Каждый сам.
- А я не согласен, Михаил Иванович. – Вдруг вступил в разговор Сережа: горячо. – Сашенька права. Мы можем, конечно, и ее обвинить, что все у нас не складывается. Да, ведь вот она и есть наша ответственность, она ведь итог нашей проигранной войны! Кровосмешение, классовое смешение, вероослабление и не понимание того, как с этим жить. Быть может мы тут чтобы их наставить, им помочь… Нашу-то Россию уже не вернуть, однако мы видим, что она жива сейчас, в этом времени. Сбросила с себя гнет того, что смяло нас, раздавило, разорвало… Порушила это, уничтожила. Но им в новой жизни нужно помогать. Они же, как слепые котят бредут…
- Мы-то были зрячими?! – Горько заметил Игнатьев. – Дело ваше, хотите помогать – помогайте. Меня увольте. Я много получил «хорошего» и от прежней власти, и от красой… Тут я лезть в эти игры не стану. Суждено мне ящики грузить, как эмиграции, и буду…
- Так может, пойдёте уже к вагоном-то, а не на шее у Фонда сидеть будете и Павлинину грязью поливать?!?
Я это в эмоции сказала, не подумав. Вышло некрасиво и грубо. По его фразе про слепых катят я поняла, что он нас не жалеет, себя жалеет лишь. Он нам помогать не хочет, потому что хочет, чтобы и у нас все разлетелось, чтобы и мы поняли всю их боль на собственной шкуре. Ах, как я тогда обозлилась на эту его слабость?! Вот и сказала, не подумав…
- Саша… - Обескураженно произнес Сережа: по лицу пробежала тень, глаза, как у побитой собаки, плечи опустились.
- Не надо Сергей. Не унижайся. – Остановил его Миша. – Вы правы, мы содержанцы, Александра Алексеевна, и это прекрасно ощущаем.
- Я вас не уличаю. Простите. – Мне стало стыдно, и я инстинктивно коснулась руки Сергея, он мягко, но настойчиво ее убрал.
Обиделся. Еще бы?! Как я могла-то?! Такое сказать?! Как я могу Сашу обвинять в цинизме, в то время как сама…говорю такое.
- Не важно.
- Я же вам в политику тоже не предлагаю идти. –Я старалась сгладить сказанное. – Я вам советую работу найти и перестать себя жалеть и свою судьбу. Вам же лучше чем тем, которых резали и жгли, и кто умирал, так и не увидев света, за веру, за бога, за собственную слабость или доброту.
- Да, мы живы. Но иногда думаю, что и для нас все кончилось! – Холодно произнес Миша.
- Для вас нет… Они умерли и…
- Мы тоже, мы тихо умираем тут. – Покачал он головой, руки немного тряслись.
- Вы живете и должны жить! Богохульство такое говорить! – Я почти умоляюще на него посмотрела.
- Вам ли знать?! – Он резко встал, поджав губы. – Что вы видели-то в жизни?! Отчий дом, теплое место, выбор между новым платьем или шляпкой?!
- Не мне, возможно, нужно было это все это говорить… - Я «съела» его «шляпки», это мне за «содержанцев»: несдержанно, но честно. – Но кто-то должен сказать, чтобы вы услышали, что…
- Простите, вынужден откланяться. – Он резко развернулся и покинул комнату, не дослушав, нарушив все правила приличия. Так на него не похоже…
Ну, почему все время, как я приезжаю, что-то такое происходит?! В чем я провинилась перед мирозданием! Я же просто с чаем, с тортом, и своей любовью… А тут… тут… Политика, история, столько боли… Еще Сережа… Его походя обидела…
- Не сердитесь на Мишу, прошу вас. Он вспыльчив… и тема больная… Отойдет… Вернется. Простите его. – Сергей сидел, опустив голову, крутя в руках ложку. Я просто ощущала, как ему больно, физически. Но он что-то говорил, потому что это прилично.
Бог мой!? Сколько вас доверчивых и честных полегло в той мясорубке. Вас расстреливали, путали, издевались и мучали. Вас уничтожали массами… Вас ломали страхом и болью. И вы уже боялись расправить плечи, вдохнуть полной грудью. Вы прятались, таились, просили пощады или шли на смерть. Вы почти никому не верили, уповая лишь на бога. А иногда и ропща на него, не понимая за что… Я часто думала о том, что Снимали пласт плодородной почвы», вырезая весь цвет и суть армии и страны. Выкорчёвывали «садовники» старые розы, не думая о том, что новых-то не будет. Травили, срывали. Из кактуса березку не сделать. Я понимаю, что больше всех в той войне пострадали крестьянство и кулаки, большой и сильный, зажиточный класс. И резали их тоже, не дай бог как… Но почему-то сердце щемит именно от того, что малый в размерах страны, дворянский класс, вытравливали с собой жестокостью. И понятно вроде бы за что, в общеисторических масштабах. Но осознать душой, что один человек с другим такое вот творить может… для статистики, бля развлечения, для самоудовлетворения, для радости…
И как тут не вспомнить слова Элизабет из «Гордости и Предубеждения»: « Чем больше я смотрю на мир, тем меньше он мне нравится.»
Мне он не нравится совсем. И люди не нравятся.
- Сереженька, я вас прошу…
Повинуясь внезапному порыву, я его за руки холодные схватила и вынудила голову поднять и тут же вздрогнула: глаза его, голубые и чистые, застилали слезы. А как только он встретился со мной взглядом, понял, о чем я думала: тут же по щекам побежали мокрые дорожки. Я никогда… почти не видела мужских слез. Что-то было в них ошеломляющее, сдавливающее, душащее. Я видела, как он беспомощно смотрит, как горят щеки от стыда, как дрожат руки, ощущала, как бьется его сердце, как он весь дрожит в теплом, обогретом помещении.
- Простите, бога ради, Сережа… - Я сжала его пальцы, понимая, что совершенно не умею утешать людей, не умею им помогать в такие минуты. Так обидно, но ничего не могу.
- Вы знаете, я… я никогда… я жил… у нас семья была… большая… У нас… У меня два брата… были. Сестра… мы все были… любимыми… все… Родовые…дворяне… Потомственные… офицеры… Но не было средств… достаточных… - Он говорил отрывисто, душили слезы, но о семье, о прошлом. – Но я… Никогда я… я никогда не спускал родительского добра… Денег не просил сверх того, что… слали… Да и знал, как сложно им… Сестрица же… И я…. Никогда… Всегда хватало. И тогда у нас грязь… была… Нравы… Пошлость… Особы… Предлагали в содержанцы… на…на довольствие.
- Сережа, вы… - Провела рукой по его рукам, плечами, стараясь ободрить.
- Нет, прошу вас… - Слезы уже начали сохнуть, он сдерживал себя, выравнивал голос, объяснял что-то, не смотря в глаза, но пальцы мои сжимал крепко. – Прошу, я окончу… Часто офицеры… из бедных семей шли на это… на «довольствие» вдов и разных… этих. Не только офицеры… Вообще… многие. Я никогда, не мог почему-то… Стыдно, знаете ли. И тут у вас, ваша Павлинина тоже… намекала… на это. Как так можно, я понять не могу. Живой же, не товар…
- А все сейчас товар… - Вздохнула я. – И у вас тогда тоже. И у нас. Людей мало. Мы все больше их пользуем, а любим почему-то вещи…
- А смысл-то?! Исход-то какой… - Он вздохнул, чуть подрагивая, но вот уже совсем в руки взял себя и посмотрел все теме же чистыми, нежными глазами.
- О том вам и говорила… Вы тут не просто так. Потому как сейчас исхода у нас нет… - Я сама почувствовала ком в горле и замолчала.
- Никакого. – Помог он мне докончить. – Но вы простите меня. Я знаю, вас Миша расстроил тем, что сказал… Вы и решили его уколоть.
- А уколола вас, простите… - Я слабо улыбнулась, извиняюще, мягко. – Вам больно сделала, не подумав… И главное не думаю я так вовсе… А он… Эх… С него, что с гуся вода…
- Нет, что вы!? – Он покачал головой. – Не говорите так. Он просто очень сдержан…
- Оставьте, Сережа…
- Нет, я вам скажу, раз так повернулось. – Сергей Петрович покачал головой. – Он сердцем мучается… И от каждого вот такого задыхается… Плохо ему. Он внешне никогда не дает воли… Но я знаю. Он ушел-то потому что дурно стало, я по глазам видел…
- Как так? – Мне самой стало дурно: еще не хватала больного человека довести до могилы своими размышлениями о вечности и уроках бытия.
- Он не говорит никому, ему не хочется… неудобно… Там квоты, Александра Андреевна объяснила… Больше ни-ни… Он считает, что Грише, Демьяну и мне нужнее. Вы тоже в Фонде не говорите. И ему не говорите… - Попросил он.
- Но сердце… это же важно?! – не унималась я.
- Все у нас важно… - Он опустил глаза, и я вспомнила, что его пуля мучает тоже, что то опасное там было.
- Простите, но может ему плохо… Куда же он…
- Оставьте. Даст бог, все будет хорошо. Одно вы верно сказали: не вовремя приехали. Нет-нет, не из-за вас! Просто проблемы опять… разные… И все девушка эта пишет ему, из Фонда… Теперь и про вас… всякое…
- Виктория Савченеко? – Я поджала губы. – Она не в себе.
- Очень не в себе. – К моему удивлению согласился Сергей. – Мишу очень добивалась, прямо хотела забрать к себе в клинику, чтобы всегда рядом… Потом он ей аккуратно объяснил, что не может любить… так она вот пишет и он ей. Странно все это.
- Сережа, скажите, а куда Михаил Иванович пошел? – Не унималась я, забывая про Вику на время. Вдруг Игнатьеву и в самом деле плохо?!
- Не надо, Саша… - Каким-то особым тоном ответил мне Сергей.
- Нет, надо. – Уверенно отмела его возражение я.
- Он обычно ходит, вниз… к озеру. Там есть какое-то безлюдное место, где можно побыть одному и… свежо. Саша, подумайте, что вы делаете!? – Как-то надрывно и грустно заметил мне Семерцев. – Я…
- Я знаю, что. – все также упрямо заметила я, покидая комнату, захватив косметичку.
Если бы я знала что?! Что он имел ввиду, что я хотела, что скрывал Миша… Ах, как все запуталось, смазалось. Почему не бывает в жизни простых шагов?! Почему я что-то делаю, опираясь лишь на интуицию, почему я не могу ничего осознать разумом. Почему столько ошибок?
Одни почему…

***

Я спускалась, кутаясь в шубу, по отвесной тропинке, сердце стучало, отдаваясь шумом в голове. Мне было страшно от того, что происходит, от того, что я ему скажу, от того, как поведет себя он. Нет готовых решений, нет уверенности, нет понимания. Как жаль…
Мишу я увидела издалека, из-за деревьев. Он сидел на замерзшем камне, на берегу, в пол-оборота, меня не замечал, В распахнутом пальто, расстёгнутой рубахе, обнажая мощную, густоволосую грудь, к которой прижимал охапку снега: я знала, так раньше спаслись от сердечных приступов. Сомнительное решение. Весьма.
- Михаил Иванович… - начала я приближаясь.
- Вы…
Он вздрогнул, откинул снег и поспешно запахнулся, но не встал. Лицо было бледным, под стать пейзажу вокруг, щеки пылали, глаза лихорадочно горели, руки дрожали.
- Я. – Понимая что отступать некуда и, что возможно, не будет у нас никакой «любви», я стала спокойнее и решительнее. – Что же вы не сказали, что больны…
- Я был обязан? – Не убрал он едкого тона, хоть и кривил губы от боли.
- На вот, возьмите. – Я достала из косметички и протянула ему желтый шарик валидола. Поможет, нет?
- Что это? – Он взял и покатал на ладони. – Зачем?
- Вам нужны лекарства, а не… охлаждения! – Строго заметила я и, поняв, что за водой бежать долго приняла нестандартное решение.
Нет, не снег я решила топить горячим дыханием. Зачем? Это же тоже долго. Я умудрилась вывернуться иначе: каблуком проломить корку ляда, на озере, почти у берега и набрать в ладони воды. Конечно, не особо чистая, но лучше такая. К тому же ледяная: пальцы окоченели сразу. Я аккуратно поднесла уже чуть замерзшие лапки к его лицу.
- Пейте. Станет лучше.
- А так нельзя…проглотить? – С сомнением посмотрел он на мои руки, потом вдруг, как спохватился, взял в рот валидол, наклонился и отпил из лодочки, аккуратно касаясь губами. Я почти ничего и не почувствовала: неужто обморозилась?
Миша сам разжал мои ладони и начал растирать своими, дышал на них и даже решил поворчать:
- Что же вы творите?! Отморозить хотите их что ли?!
- Нет, но нужна была вода… - Я оправдывалась почти.
- Простите, но эта цена слишком высока. – Он покачал головой и отпустил меня. – Ну вот опять… Я не могу на вас сердиться, вы столь… непосредственна.
- Я? – Я улыбнулась, чувствуя, что сейчас он намного ближе, теплее, чем было некоторое время назад. – Не нужно на меня сердиться: я же, как лучше, хочу.
- Я понимаю… - Он опустил голову на руки. – Как я устал от требований… ожиданий… слов, действий. И, кажется, ничего теперь не ясно…
- Я вас не понимаю.
- Не важно. – Миша махнул рукой и встал: немного порозовело лицо. – Мне и вправду стало лучше. Спасибо вам.
- Не за что. Это замечательно! – Я и вправду обрадовалась: если ему помог валидол, значит все и вправду не так страшно.
- Что именно? – Не разделил он моей радости.
- То, что вам стало легче. Держите. Если уж не желаете лечиться, то хоть при приступах пейте… - Я протянула ему таблетки.
- Спасибо. – Кивнул, потом спохватился. – А вы-то как… У вас что тоже… бывает такое?
- Разное бывает – Отмахнулась я. – Здоровье у нас сейчас не самое хорошее.
- Но вам…
- У меня есть еще.
- Спасибо. Пойдемте, я провожу вас. – Он подал мне руку, как бы желая закончить наш странный разговор. – И давайте, разобьем порочный круг.
- В каком смысле?
- В прямом. Вы посидите у нас еще немного, не станете убегать, мы больше не будем касаться животрепещущих тем, и попьем чаю. – Миша легко рассмеялся: неожиданно и очень нежно.
- Да, а в следующий раз…никакого торта. Складывается ощущение, что он просто носит ореол чего-то… или кого-то. – Не сдержала насмешки я. – Если следующий раз будет, конечно.
- Очень на это надеюсь. Ни Демьян, ни Григорий нам не простят, если вы больше не приедете. Да и Сережа будет скучать. – Мы почти поднялись к корпусу санатория.
- А вы? – Очень откровенно, немного язвительно заметила я: очень боялась показать ему, насколько важен его ответ.
- И я. – Без тени иронии, серьезно ответил он, не сводя с меня своих умных, карих глаз. Что-то в них такое было, что-то удивительное, что-то притягивающее.
Неужели любит?!

***
На этот раз обошлись без эксцессов. Мы допили чай, беседуя о каких-то совсем незначительных вещах. Я что-то рассказывала о нашем времени, о людях, о нравах. Сережа все больше проводил параллелей с их жизнью, но чему-то удивлялся, чему-то радовался, чему-то огорчался. Ему хотелось обратно в армию, но очень боялся, что не подойдет современному строю со своими «изжившими себя понятиями». Я заметила ему тогда, что жить по совести и чести – актуально и трудно во все времена. Главное, чтобы слово не расходилось с делом. Михаил Иванович в беседе участвовал мало, больше молчал: видимо, все же приступ давал о себе знать. На прощанье сжал руку, но глаза почему-то отвел.
Сережа проводил до машины, чуть коснулся губами пальцев и попросил не держать на них зла и обязательно приезжать, что я и пообещала делать.
И так бы и закончился этот наполненный событиями день, если бы не одно события, которое случилось уже по моем возвращении домой. Доставая ключи от дома, в сумке я нашла письмо…
Мои вещи только раз оставались без присмотра тогда, когда я с лекарствами ходила к Мише.
Значит…
Не может быть.
Однако в конверте было два письма. Первое было недлинным, вернее окончанием какого-то более длинного. Всего полстраницы аккуратных и ровных строчек.

«…Я вам много раз говорила, что вы замечательный человек, однако она просто не ваше. Она прекрасная, душевная, нежная. Я теперь лично знакома – знаю. Но она просто вас не любит. Да, ей очень вас жалко всех, и вас, лично, она выделяет. Но дальше сочувствия, понимания это не заходит…
Может быть и хуже: она увлечется вами, как «сказкой из прошлого». Она нечаянно прочла ваши письма, не сердитесь на нее, ибо она не специально. И как многие мои современницы ей лестно такое внимание, но оно не серьезно. Она перспективна и молода, о ней нужно заботиться и охранять ее. Вы же, признайтесь, сами нуждаетесь в опеке, в направлении. По сути, кто вы тут и зачем? Вы – прекрасный человек, но, к сожалению, «пережиток прошлого»… Не мои слова – ваши.
Примите то, что должно. Не питайте иллюзий, будет проще.
Всегда вас жду, всегда вас люблю, всегда помогу.
Ваша В.»

Какая подлость?! Какая мерзость! И дело не в том, что она так меня оговаривала: «вас жалеет», «читала письма», пусть ее… Но как она все перевернула, как извратила?! И как она подрывает его веру в себя: вот, что значит психолог. « Вы, конечно, просто отличный парень, но вы тут никто, звать вас никак, и никому вы не нужны». Очень тактически верный, врачебный ход. А я-то дура за правду, веру и надежду! Пожалуй, вот так получают мужей «достойные» дамы: ломают под себя, а потом …
Эх, я даже уже слышу ее слова: «Конечно, Миша, я приму вас… Я вас люблю, и жизнь за вас положу! Верьте мне!»
Верить?! Ей!?
Он, что сошел с ума? Неужели он не видит… Но у него сердце. И нет работы. И нет веры почти… В таком состоянии так легко сломать, увлечь, обмануть.
А я?
Я не умею бороться за мужчин. Не умею и не буду. Это странная, противоестественная борьба не приведет ни к чему хорошему: пусть сам делает выбор. Сам…
- Что там еще? – Я нервно развернула второй листок. Там написано было не больше, но это было начало письма, видимо, ответного. Его размашистым, красивым подчерком было написано:

«Виктория,
Я рад, что вы проявляете к моей ничтожной персоне столь сильное внимание. Но все, что вы написали, немного огорчило меня. Ваши легкие намеки не дают мне покоя: та Сашенька, которую я видел совсем не та, о которой вы пишите. Где же есть правда?
Она читала мои письма к вам? Как это случилось? Где же вы их хранили? Почему не прятали… Очень больно знать, что моя доверенная вам душа была вывернута для чужих глаз.
То, что вы пишите о Сереже и вашей Павлининой мне тоже, простите, противно. Как можно от него требовать?! Он совсем еще ребенок, чистый и добрый. Не может он ответить на чувства, которых нет. Как и я, собственно.
У меня мнение складывается, что все, что вы про Александру Алексеевну пишите, в какой-то мере, относится больше к вам.
Да, возможно она не любит меня. Это ее право. Но ее искреннее к нам отношение, ее доброта не оставляют мне…»

И все более ни слова. Так значит вот ты какой, северный олень… Значит, вы даже мне чтение ваших писем прощаете и вес равно меня выгораживаете перед ней… А я то…
- Я аккуратно положила письма в конверт и убрала в сумку и начала размышлять в слух. – Завтра нужно съездить, их отдать… Выходит, мне Сережа положил Мишины письма. Но зачем? Как? И что мне с этим делать…
Внезапно, словно ответ с небес пришло сообщение от Сережи:

«Листочки не читайте. Прочли – не страшно. Выбросите их. М.И.»

Вот так-так… «Не читайте… не страшно… М.И.»
М.И.!

Получается Сережа Мише рассказал. И что там у них вышло? Судя по тону письма: он не доволен. Но не мной… Почему меня так это радует. Кто он мне вообще?
И не поеду я никуда завтра. Пускай ждут до следующих выходных.
Приняв это довольно простое и единственно верное решение, я постаралась отбросить все мысли о прошедшем дне, приняв душ, захватила бокал вина и с комфортом разместилась на старом кожаном диване, сделала первый глоток и включила телевизор: чуть не поперхнулась.
Меладзе томно выводил:

- Обрывается строка, в жизни так бывает
Что дальше я и сам не знаю...
Забывается вчера, ни числа, ни имени
Спаси меня...

Бывают ли случайные события, слова, фразы в нашей жизни? Бывают. И красной линией соединяют важные точки нашего пути вопреки всему… Вопреки.